Открылась дверь...

Открылась дверь, которая только снаружи отпирается.

— Завтрак!

Женский голос. Она, упакованная в белый пластик, поставила на пол два одноразовых стакана с крышечками и два чёрных пакета с едой. Мой сосед Улугбек ещё спит. Мы уснули семь часов назад после шестичасового перелёта. Будить не буду, у него — Рамазан, он не ест до вечера.

Внутри — упаковки. Контейнер с овсянкой, коробочка с яйцом, пакетик с тремя кусками хлеба, порционное масло, недо-пирожное, кофе, сахар, салфетки, стерильно-белые приборы.

Двадцать второе мая. День первый.

А два дня назад я царапал в телефон буквы об урагане, который рвал крыши и рекламные стенды, гнул столбы и бил стекло. Связь оказалась зыбкой, и текст канул в Лету ошибок и глюков Фейсбука. Было чувство, что наш дом в Калькутте совершил затяжной прыжок. Свист ветра в ушах. Тряская тревога. Порывом в комнату выдуло панель кондиционера, звякали окна, нервный пёс метался на лестнице, глядя, как прибывает вода. Это был мой третий шторм в мае.

Ветер рвал, бился, дождь ярился и хлестал. Этот гест хаус крепче нашего, который несколько недель назад затопил, залил, избил первый ураган, прилетевший в сиреневых молниях. Утро показало, что не выдержало ни одно дерево по соседству, а кирпичная ограда распалась, словно пряничный домик.

Тревога, страх, сомнения оттоптались по моим ощущениям за эти дни плотно. Как пластилин, сейчас дни вошли друг в друга, смешавшись слоями. Всё произошло быстро, и дни, текущие сонно почти два месяца в моём бодх-гайском полузатворе, понеслись, как хливкие шорьки; зарегистрировался на вывозной рейс, организованный нашим консульством в Калькутте. Дальше началась бумажная свистопляска: надо продлять визу в сонном царстве; моя первая, на шесть месяцев, кончалась 3 апреля. Сделали новую, до 30 апреля. Карантин в Индии пух и рос, я подал на продление, но контору то ли парализовало, то ли голову напекло всем: жара наступала и захватывала территории, к середине мая было +40, даже поливание крыши геста не помогало, нагревались нервы, ноутбуки, телефоны плавились и не хотели записывать голосовые сообщения..

По бумагам: форма С, о том, что жил в Индии не абы где, а в хозяйстве, под присмотром; продление виз — распечатки, бумага о том, что позволено передвигаться по стране, разрешение от МВД Индии на машину, которая повезёт в Калькутту из Бодх-гаи. 15 мая подал заявку на вывоз в Россию и зарегистрировался на рейс. 16 числа пришло подтверждение, тогда же стало известно, что рейс — бесплатный. 18 мая — понедельник, звонки в визовую службу (они в итоге ошиблись, а я проебал момент, что в визе образовалась дыра, получилось, что с 1 по 17 мая проживал в Индии без визы, потому что они сделали продление с 18 мая до 16 июня, строго по границам локдауна, так что меня минут двадцать мурыжили на паспортном контроле, не сходилось у них), организация транспорта (доктор Раджеш Кумар, да будут благословенны ваши дни!), сбор вещей, хлопоты, покупка последних подарков. И вместе с этим — привычная готовка, стирка, моя мягкая рутина; чтение мантр (редко), «Властелин колец» (бросил в итоге, ну, совсем детское или перевод невыносим). Ледоход мыслей, дел, движений. 18 числа стало известно про шторм, движущийся к Индии.

После урагана, выйдя на улицу, прозрел: всё, хана, никто никуда не летит, машины не ездят. Разрушения такие, что убирать их последствия будут неделю. Но оказалось, что основные трассы почти свободны: да, лежат деревья, затоплены некоторые участки, но движение не умерло. Об отмене рейса тоже ничего не слышно. Быстро собрались, по колено в воде, с сумками на горбу; удивительное приключение, азарт, вызов, движ на каждом повороте. А я ощущаю себя пробкой, вылетевшей из бутылки шампанского: раз всё едет, значит, только вперёд! Мы — в тачке, и я наблюдаю сердцем движение жизни. Меня охватывает радость, я словно пронизываю душой будни других людей. Грустное молчание старухи у обочины, чириканье пацанвы, насупленность рикш, шаги-шаги-шаги..

19 мая мы поехали в Калькутту, навстречу урагану. Его крыло приобняло нас ещё в дороге, в ночи дождь бормотал то громче, то — тише, меня медленно продувало, скрюченного на сидении рядом с водителем, молчаливым мужчиной по фамилии Сингх, это почти как Степанов в России. Забавно, что почти во всё время пути у нас с Ильдаром, который рванул домой вместе со мной, был недостаток сна и еды. Так бешено собирались, что съели скудные припасы ещё до отъезда: манго, печенье, снеки.. Думали, в дороге поедим. Нет, ночь не открыла глаз ларьками с шаурмой и курами гриль; пусто. Я не спал сутки, ломаясь в машине. Шестьдесят километров в час, восемьдесят. Скорее, успеть до бури. Укрыться, поесть, уснуть.

Водитель знает дорогу между Бодх-гаей и Калькуттой, а вот внутри мегаполиса не ориентируется. Включил навигатор, пытаюсь подсказывать направление. Интернет тормозит, мы пропускаем повороты, я бешусь и ору. Меняемся с Ильдаром местами, ему-то повезло поспать, а у меня мозги из стекловаты. Час ушёл на то, чтобы найтись. А ветер бил сильнее, разбрасывая листья, гоня людей с глупыми зонтиками по домам, подталкивал закрывать лавочки. Наконец прибыли, разбудили Катю, сожрали, что сумели найти (в том числе деньрожденный торт), рухнули спать. А око шторма приближалось.

Вечером 20 мая он ударил. Другие пассажиры рейса потом рассказывали, как бились окна, как летала мебель, как вода затапливала номера и крыши. Буйство природы, ветер до 136 километров в час. Я в эпицентре такого разгула не был никогда, хотя стихия.. близка мне. Полез же я купаться в бушующее море. Несмотря на весь пиздец, сжавший время и обстоятельства до стального острия по нервам, хохотал, острил, дурачился. Не подозревая, что главным испытанием станет перелёт и всё, что вокруг него. Впрочем, нечего нагнетать: просто измотало, высосало до дна. В спешке приехали в аэропорт в десять утра, хотя легко могли бы и в двенадцать. Зато без истерики, поели бы нормально, а так — припёрлись пустыми, а в аэропорту — голяк, только жадная и голодная ворона летает. Благодаря Жене нашли потом лавчонку с едой; на раздаче — здоровая кастрюля литров на десять с варевом из риса, картошки и тыквы плюс чипсы, но хоть подкрепились. Первый, с кем я встретился в аэропорту, был Улугбек. Он ехал двое суток из Дели, они втроём заплатили 68 тысяч рупий за поездку, мы за свою машину отдали 11 тысяч, ехали одиннадцать часов, по тысяче за час, забавно. Улугбек был в Дели вместе с отцом, которому сделали сложную операцию по пересадке печени. Отец пошёл на поправку и успел на один из последних рейсов, а сын — застрял.

Мы долго ждали самолёт, хотя не имею права жаловаться, потому что рейс Тривандрум — Калькутта — Екатеринбург — Москва обслуживал экипаж, который встал, наверное, в три утра, а спать они легли, боюсь, спустя двадцать шесть часов. Из Калькутты рейс должен был вылететь в 15:05, а на деле получилось в 16:35. В Ёбурге мы приземлились в 23:00, и тут объявили, что сначала на паспортный контроль пойдут те, кто летит до Москвы. А их — больше, из 320 человек на борту в Екатеринбург прилетело 35. Что ж, сидели, ждали. Багаж у нас забрали на трое суток, на дезинфекцию. Всех посадили в автобус, отвезли в гостиницу, разместили, вручили мешки для одежды, дали новые трусы, носки, пижамы, сказали переодеться. Горячей воды не было, но уже похрен: хотелось рухнуть. Лёг я в три часа ночи.

Сейчас хочется сказать, что в моём тексте нет жалоб или недовольства. Уж не знаю, что это, но ощущаю благодарность людям. Женщина с золотистыми кудрями и синими глазами, которая работает в паспортном контроле, была дружелюбной и жизнерадостной. Меня так ещё ни разу не встречали из-за границы, чаще это был пудовый взор, смесь вековой усталости и чуть не омерзения, а тут — словно в ванной с молоком. Врачи и служащие аэропорта, одетые в защитные костюмы, обращались с нами бережно и мягко. Кажется, до меня дошла суть патриотизма: благодарность. Поэтому его нельзя выдать в качестве ответа на запрос власти. Тут тонкая грань: да, есть нотка благодарности за то, что рейс был бесплатным (нашему соседу по гесту, австралийцу, родина предлагала купить билет домой за три тысячи долларов), но «спасибо» моё относится к людям.

Так занятно ощущать заботу от неуклюже матерящихся мужиков, это отношение к своим, попавшим в беду, и никто от нас не шарахался, не отворачивался, они искренне заинтересованы, сочувствуют, волнами идёт сердечное тепло. И, несмотря на то, что именно не все соседи по полёту оказались карамельками, даже с ними в итоге примирило ощущение общности. Наверное, я слегка одичал. Возможно, стосковался по чему-то неуловимому. Я не скажу чугунную фразу о том, что люблю Россию. Особенно в свете того, что ещё недавно не планировал возвращаться. Это что-то из разряда соразмерности, ощущения ладности, и оно идёт не из места, а из соприкосновения с людьми. Я говорю стране «спасибо» за людей. И людям благодарен за эту щемящую нежность. Она такая, со шрамами по бокам. Как берёзы..