Чевенгур, Андрей Платонов
Не чтение, а битва. Неясно: ты вгрызаешься в текст или слова, предложения, абзацы — в тебя. Словно камень заговорил, расплавившись и плывя, и проникает в поры болезненными галлюцинациями. Лишает опоры, ведёт в мрачное никуда. Проникает в кровь микроскопическими частицами.
Роман так и подмывает назвать пророческим, но это обман. Платонов создал нерешаемый парадокс, захватывающий несколько пространств, и потому возникают противоречивые мнения и гипотезы: «философская притча», «лирическая сатира», «роман-путешествие».
Скидывая с себя груз страниц, склоняюсь к следующей версии: перефразируя Ницше, если долго смотреть в пустоту, пустота обоснуется внутри тебя.
Когда образы главных героев перетасуешь, словно колоду карт и разложишь пасьянс по новой, увидишь, что от перестановки ничего не изменится — неважны местоположение, возраст, пол. Вся послереволюционная Россия, как колыбель для кошки: у каждого тенета и кандалы; когда необходимо двигаться, решать, строить, ломать, защищать, нападать, возникают необъяснимая апатия и тяготы ума — зачем?
И тошно, и муторно, и неприкаянно становится жить, мрёшь как муха в смоле, чуешь каждую секунду ускользающей. А кто будет потом смотреть на янтарь? И останется ли кто после? Это Розе Люксембург хорошо — она в отдельном гробу, под плитой с именем, а не в братской свалке неизвестно где.
Если рассматривать «Чевенгур» как портрет нации и набросок эпохи, то видится линия, проходящая в искусстве кистью Малевича (его безликие спортсмены и крестьянки) и макабром в картинах Германа (особенно в «Хрусталёве», где ни день ни ночь, а сумеречная хмарь, живая и говорящая): масса, потерявшая направление и текущая в разные стороны; кто горюет, кто хапает.
Трепет от новой жизни дано почувствовать немногим, толпы остались с результатами уравнения на чужом языке, что раздробило жизнь в клочья.
Революция, согласно мышлению героев Платонова, сделала нечто. Открылся ящик Пандоры, и в нём для каждого оказалась припасена напасть, как в детском стишке: «кому чё, кому ничё».
Перевернулись песочные часы и всё, что строилось, росло и зрело на дне колбы, ринулось вниз, то есть вверх, ааа, чёрт бы с ним! и то, что уцелело, огляделось и подумало, что новый принцип жизни с виду неплох, только нет в нём места всем, кто был до революции и помнил былое.
Техника и природа взбунтовались, обветшали, перестали слушаться, но кто-то обещал, что будет ещё праздник, потому что остались те, ради кого проливалась кровь, крещёные, стало быть, на царство, но с грехами не списанными, а ещё и с добавившимися, от павших.
Бесконечная чистка, чтобы блестело и сияло на весь мир. Желанный отдых, чтобы само росло и кормило. Бурлящая кровь, чтобы двигалось и рвало. Удобно устроен мир, коммунизму впору! И каждой былинке находится правило, а таракану — почёт. Время хлопает глазами, наматывает нити слёз на прохудившийся рукав и безмолвно. Слова падают сквозь щели и пускают корни, а земля — голая.
В финале Платонов убивает всех неведомой стихией и сам топится, оставив в живых дельца и проныру. 20 век наглядно показал, что так чаще всего и заканчиваются амбициозные проекты.
