Важенка, Елена Посвятовская

Крохотная капелька протягивает в стороны ручки-палочки, они серебрянеют, вытягиваются, уплотняясь, леденея, и вот — на холодной поверхности синего пальто лежит снежинка. Краска на картине зреет сочнее и ярче. Книга из пожухлой развалины с потрёпанными страницами выгибает стан и белеет на глазах. Бежит с лица старость. Вот что делают писатели..

Воздух Ленинграда из восьмидесятых лежит под обложкой, его черёмуха и сирень, пот и крепдешин, выхлопные газы и мазут, мельчайшие частицы пудры, теней и туши, прореживаемой на ресницах булавкой, солнечные лучи, сквозь которые танцует пыль.

И я уже там, во времени, когда на самом деле мне семь-восемь, бегаю по другому клочку Земли, слушаю иную музыку, пью новосибирскую «Пепси-колу» из красивого бутылька и гляжу на солнечное затмение сквозь маску газосварщика. И рядом же — сегодняшний я, который мочит губы в портвейне и ест ленинградские пирожные, дотрагивается до лиц и рук хиппи, фарцовщиков, продавщиц, парней и девушек, детей, стариков и старух, намечая собственные следы и совпадения в городе, в который никогда не попаду. Я не доехал до Ленинграда, Питер меня чуть не убил..

Лена положила руку на сердце моё «Важенкой», и на поверхности его остались отпечатки. Узнавание мест, ныряние в события, которые стёрлись в памяти сотен и тысяч; многие канули, некоторые — сошли с ума. Если Москва не верит слезам, но открывается понтам и наивности, то Питер принимает редкие искры, ему нравится играть, он сам — оборотень, и ему подобные души по сердцу.

Важенка — понаехавшая, из Сибири. Юная, жадная до эмоций, удовольствий, ощущений; в ней видел отражения свои, когда ради того, чтобы остаться в мехах сытой жизни, идёшь на всё. Правда, потом оказывалось, что держаться когтями и зубами было не за что: морок и тлен. Мне достались хорошие учителя, Питер надавал по сопатке.

Так сплетено в узел, что махом книгу не прочитать: передышка каждые десять-двадцать страниц, потому что объём — море, сжатие — космическое. Чашечкой цветка разворачивается галактика. Как спрятать целый день в шлейфе аромата духов? Как жизнь свернуть в корону салфетки в ресторане, куда не попасть без волшебного слова? Как закупорить вечер с янтарным небом, гитарой под луной, искренним, молодым смехом и слезами в подушку, которые набегают от невыразимого счастья? Лена знает. Умеет.

Ближе к финалу стискивал книгу, молясь, чтобы обошлось. Словно за себя молил, потому что Важенку хотелось уберечь. Как невинность прикрыть руками, а она — свеча на ветру. И убираешь руки в карманы, потому что уже нет сил, не чувствуешь их. И потом бродишь во тьме, и снится тебе сон, как маленький мальчик измождённо падает на твои руки, пройдя сто дорог, и рассыпается в снег. А ты просыпаешься в слезах рядом с мужчиной, который показал тебе рай и ад, а потом отнял выбор. А до дома пройти — метров пятьсот, там мама, брат и сестра. Отчим, прощённый тобой (ну, почти). Они тебя потеряли, не видели несколько месяцев, не знают, где ты шлялся, что вернулся в родной город. Только пройти немного, и.. но ты выбираешь бег.

Важенка на трёх ногах. Бежит. Потому что для кого-то бежать — равноценно «жить»..

ЗЫ. Лена, по сердцу ты мне полоснула, я плакал

ЗЗЫ. Хотел отзыв написать, не сумел. Примерно понимаю, как ты творила, но КАК — не постигаю. Говорят, автор — кукловод. Но иногда автор — марионетка истории, её воля сильнее, и, если её течение рвётся к океану, не остановить. Где-то, когда-то.. злополучная доска. Прыжок из вагона метро, а потом — обратно. Несказанные слова. Удушающие мысли..