Фрэнни и Зуи (Franny and Zooey), Джером Д. Сэлинджер
Когда книгу закрыл, захотелось приложить её в знак почтения к затылку, словно это — священный текст. Сэлинджер — terra incognita для меня; «Над пропастью во ржи» прочёл поздно (в двадцать три) и только хмыкнул: мой тогдашний парень не мог вылезти из образа Холдена Колфилда, поэтому лёд со строк колол взгляд. А «Фрэнни и Зуи».. для того, чтобы проникнуться сочувствием к главным героям повести, перед входом в книгу необходимо снять всё, включая кожу, чтобы остаться улиткой без раковины, а иначе парочка Глассов покажется дуэтом плаксивых ломак. А они — иные.
Лежал на кровати, вглядываясь в страницы, набрякающие слёзы душили где-то под рёбрами, и казалось, что Сэлинджер, не зная (разумеется, не зная), подключался к Вечно Пребывающему Свету (называйте как угодно) и в Штатах 1950-х годов писал о том, что коснётся меня в 21 веке в Индии, в Бодх-гае, когда я буду читать отрывки из Толстого, Чжуан-цзы и Эпиктета в этой книжонке. Она так заставлена вещами и столь мощно насыщена словами, что от её энергии может родиться новая звезда.
Хотя она всего лишь о двух вундеркиндах, которые выросли и как-то пережили самоубийство двух старших братьев, столь же образованных и блестящих, с будущим, отрезанным то ли сжавшимся до невообразимости пространством, то ли — внезапным осознанием пустоты внутри.
Книга грешновата: внезапно захотелось закурить и видеть собственное бледное лицо в дыму, сделать фееричное селфи и никому не показать. Позвонить кому-то давно забытому по старому телефону, с диском, а потом бросить трубку, потому что сами звуки характерного треска внутри аппарата погладили бы слух, как лаковая обложка книги приятно ласкала пальцев подушечки. Текст чуть давил и сжимал, чувствовалось, что в оригинале он честнее и не так витиеват (пометка себе: Сэлинджера теперь — только на английском).
И вновь выныриваю в наше время, в собственную петлю, и вопрошаю: как он мог где-то отрыть эти новомодные веяния, осыпать страницы «Фрэнни и Зуи» словами «дхарма», «бодхисатва», «випасана», смешав их озорной рукой с беспечностью и позёрством, прилипчивостью и негой, тоской и неуютностью, мелочами и книгами, которые, кажется, сейчас сорвутся и поглотят брата и сестру, их мать и кота.
И бесконечные окурки в фарфоровой пепельнице, блюдо с яблоками, часть которых начала портиться и пахнуть, халат, застёгивающий душу, остывающая вода в ванной, тишина, молчание, паузы, перерывы — становится вдохом, жаждешь задержать его и промолчать наконец, но так напряжён каждый атом воздуха, что требует крика. А ты, если поддашься первым, проиграешь. Смотрите, не потеряйтесь там. Руки никто не подаст..
