Книжный вор (The Book Thief), Маркус Зусак
Купил книгу из-за обложки. Она притянула меня, руки. Медведь этот страшный, напоминающий мультфильмы о мёртвой девочке Ленор, обгоревший лист, снег. Не подозревал даже, сколько дрожи доставят слова, которые спрятаны под такой картинкой.
Рассказ ведётся от лица смерти. Он не смотрит в лица живых людей, у него без живых хватает работы. Но книжная воришка, Лизель Мемингер, привлекла его внимание. Нет, в её чертах не было ничего особенного. Просто девочка, девять лет. Просто Лизель сумела увидеть смерть и посмотреть ему прямо в глаза.
Смерть запоминает лишь цвет неба, но в этот раз запомнил трепет радужек. У Лизель умер младший брат, и мама отдала её приемным родителям. Январь 1939 года. Городок Молькинг. Впереди — война, кражи и урожай душ. В будущем — поцелуй, любовь, тайны и открытое окно.
В иные моменты книгу хотелось швырнуть о стену, она вырывала сердце. Говоря «языком смерти», автор скальпелем вскрывает душу и заставляет вспоминать. Это — чужие воспоминания, но они живые. И чувствуешь, как в животе змеится страх. Видишь остановившийся взгляд, кричащие очертания фигуры на перроне и небо, так низко склонившееся, что можно поймать вкус.
Зусак так тасует слова, что зависть берёт. У него лицо «облито щетиной», «морщины сжимают ладони», облако можно положить на стол, а глаза обретают «цвет агонии». Безжалостная книга хватает за шиворот и протаскивает сквозь судьбы и боль.
Не самое удачное время. Она режет по живому. Мои слова жухнут, мнутся, словно не приглашённые, хочется свернуться калачиком, но как себе это позволить? Выступают на кончиках пальцев пятна от одуванчикового молочка, трава высокая — лесом вокруг, хрипит разорванный криками воздух. Пора творить. Бери карандаш.
«Сворачивая из улицы в улицу, они вышли на Химмель-штрассе, и Алекс сказал:
— Сын, нельзя расхаживать по улицам, выкрасившись чёрным, слышишь?
Руди заинтересовался — и растерялся. Луну уже отпороли, и она свободно могла идти и вверх, и вниз, и капать на лицо мальчику, которое стало застенчивым и хмурым, как и его мысли.
— Почему нельзя, папа?
— Потому что тебя заберут.
— Зачем?
— Затем, что не надо хотеть стать чёрными, или евреями, или кем-то, кто… не наш.
— А кто это — евреи?
— Знаешь моего старейшего заказчика, герра Кауфмана? У которого мы тебе покупали ботинки?
— Да.
— Вот он еврей.
— Я не знал. А чтобы быть евреем, надо платить? Нужно разрешение?
— Нет, Руди. — Одной рукой герр Штайнер вёл велосипед, другой Руди. Вести ещё и разговор он затруднялся. Он ещё не ослабил пальцев на ухе сына. Он позабыл, что держит его за ухо. — Это как быть немцем или католиком.
— О. А Джесси Оуэнз — католик?
— Не знаю! — Тут он споткнулся о педаль велосипеда и выпустил ухо.
Немного они прошли молча, потом Руди сказал:
— Просто я хочу быть как Джесси Оуэнз, пап!
На сей раз герр Штайнер положил сыну ладонь на макушку и объяснил:
— Я знаю, сын, но у тебя прекрасные светлые волосы и большие надёжно-голубые глаза. Ты должен быть счастлив, что оно так, понятно?
Но ничего не было понятно.
Руди ничего не понял, а тот вечер стал прелюдией к тому, чему суждено было случиться. Через два с половиной года от обувного магазина Кауфмана останется только битое стекло, а все туфли прямо в коробках полетят в кузов грузовика».
