Каменный мост, Александр Терехов
Кому нужна правда? И что это такое? Когда слова льются потоками отовсюду, возникает мысль, что исчезла речь и суть слов, слышится лишь «бла-бла-бла», и то, что возникало чёткими ассоциациями, теперь расплывается, расползается на нити и обрывки, тускнеет.
Свобода, честь, справделивость. Скучные слова, используемые изредка горлопанами и теми, кто надеется что-то исправить хотя бы внутри собственной оси координат. Вот — том, в нём засохшими, уже начавшими тлеть буквами вложены судьбы. Какие-то — чиркнуты, словно искры от спички в темноте, чьи-то увеличены, набухши, их голоса стройнее и оттого страшны. Почти все они умерли, и альтер эго автора тоже не из мира живых. Говорящие камни. Камни моста из рождения в смерть.
3 июня 1943 года на Большом Каменном мосту прозвучало два выстрела. Жертвы: Нина Уманская и Володя Шахурин. Одноклассники, дети политиков. В конце девяностых бывший фээсбэшник пытается со своей командой разобраться — что произошло тогда? Почему оборвались пути и почему вокруг этого убийства-самоубийства так много лжи и легенд?
Перекладывая слоями два времени, Терехов создаёт детектив-лабиринт, куда вместе с читателем заводит и несколько персонажей, оставляя их там, побуждая искать выход самостоятельно. Проводя расследование, главный герой находит свидетелей и артефакты, чьи показания заводят глубже в пучину безысходности, тоски, прочь от света, хотя цель похода — высветить истину.
Но та прячется, виляет и оборачивается то толстухой-продавщицей, то роковой красоткой, то часами, которые остановились в сороковых, а пошли в семидесятых, то раковой опухолью тревожных воспоминаний.
Вспоминать тяжело. Крюк-клюка Сталина (в романе — император), двигающая народы по земле и тюрьмам, тенью маячит перед всеми, кто был молод и жил в сороковые. Но эта тень оказалась въедливой, как щёлочь, и ужас перед ней передавался в генах. Лучше не знать, не слышать, не говорить.
Бабушки и дедушки унесли с собой миллиарды слов в могилу, килотонны фотокарточек — в урны и цепочки друзей-родственников-знакомых — на дно. Вытащить воспоминания из уцелевших — нереально. Казалось бы, что им это старое дело?
Но там брезжит непонятная кара, и они врут, изгибаются, выворачиваются, прикрываясь анекдотами и байками, рассказанными до прорех ещё в оттепель, а сейчас — банальны и пошлы. Видимо, и перед порогом смерти есть что терять.. или душит ужас, что таким образом найдётся душа, выблеванная после двух суток без сна на допросе?
Бумаги по полочкам, прах по могилам, дела под номерами, а забытые — под песком равнодушия. Не осталось отпечатков, знаменитые писатели и публицисты высосали тему до илистого дна, побросав взамен в грязь позолоту вдохновения. За работу взялся сыщик, и тёмный зрачок кровавого времени раскрылся, выискивая метку того, кто потревожил сон недавно прилегших под плиты.
То, во что ввязалась команда Александра, оказалось чёрной водой, льющей из бездонного колодца: фамилии, аресты, лагеря, отставки, охрана, деликатесы, мятые простыни, война, высылки, взрывы, доносы, хрустящие цепочки на дверях, Москва двух десятилетий и внутри каждого — маета от невозможности любить.
Терехов не делает приятно читателю, он окунает его в скулящие одиночеством ночи и раж возбужденного самца, льющего слюну на декольте, взлетающие юбочки, телеса и губы. Мужчина занят делом, и женщина для него — податливая масса для слива похоти. Он бы и рад открыться, но надолго не получается, гонят прочь уют, колыбельные, шёпот, яркие смс о страсти, тепло; всё, что предлагает женщина, эти дары тошнотны для героя. Он ждёт жжения в лёгких, озирается и ищет девок моложе, и чтобы быстро, без финтифлюшек и балдахинов, чтобы послушно и на его манер, под его дудку, а женские души — неинтересны, они засасывают трясиной, от них хочется плыть..
Секс. Если Хёг описывает близость, как нечто возвышенное, таинство, то Терехов — разоблачает до кишок, выдает это машинерией, обыденностью, так что становится стыдно: и не потому, что подглядываешь, а потому, что это чаще именно так происходит. Эти мрачные страницы правы.
Мы — эгоисты, нам до рези желается, чтобы нас прижали, убаюкали, завернули в мягкий, говорящий кокон, но, при этом, чтобы не мешали этот кокон рвать и с пеной у рта скандалить, крушить, если нам внезапно захочется. Чтобы ждали, терпели, выносили и прятали упреки.
Чтобы понимали, принимали, советовали лишь вовремя и не задавали дурацких вопросов, не шпионили, не докучали, чтобы подставляли, когда надо нам и прятались, когда мы в гневе. Поиски чего-то за поворотом — вот наша цель, движение. Обладать и выбрасывать. Получать и намечать новую вершину (или?). Лишь бы не останавливаться, не начать думать: а не продолжаю ли я делать шаги после того, как отыграл похоронный марш? после того, как уже нет ничего для меня? живу ли я, если сейчас присяду на пенёк и начну считать: кого сделал счастливым? или не надо, зачем мне играть в колыбель для кошки собственным чёрствым сердцем?
